АЛЕКСАНДР ШАЛАМОВ. ПРОЗАИК

АЛЕКСАНДР ШАЛАМОВ - известный ялтинский художник и талантливый прозаик, лауреат Чеховского конкурса "Краткость - сестра таланта", член Ялтинского литературного общественного союза "ЯЛОС".
   Герои его рассказов-самые обыкновенные люди со всеми достоинствами и недостатками. Их разъединяет время, в котором они живут, но объединяет место - все они живут в Крыму. Его произведения, без сомнения, будут интересны и молодым людям, так как большинство героев - люди юные и молодые, и людям старшего поколения, потому что обязательно вызовет у них приятные воспоминания.

ГОЛУБИ В НЕБЕ

За окном школьного класса, на карнизе, на майском солнышке воркуют голуби. Семиклассник Денис Иванов чаще смотрит на птиц, чем на записанное мелом на чёрной доске условие контрольной задачи.

Учительница Надежда Николаевна неспешно ходит между рядами, всматриваясь в тетрадь каждого ученика. Голуби шумно срываются с места и взмывают в небо. Денис провожает стайку птиц завистливым взглядом – голуби не учатся, летают, когда хотят.

– Всё в облаках витаешь, Иванов?! – раздаётся строгий голос учительницы. Она внимательно смотрит на раскрытую тетрадь Иванова, в которой ничего не написано. Денис слышит скорбный вздох Надежды Николаевны, и сам облегчённо вздыхает, когда, наконец, учительница проходит к другой парте.

– Молодец, Ильина! – хвалит Надежда Николаевна.

Вита Ильина – отличница.

На карниз вернулась Хромоножка. Денис назвал так птицу из-за отсутствия у неё одной ножки. Остальные голуби вблизи тоже смотрелись неважно – то крылышко повреждено, то хвост… Зато в небе они как парят! Как летают! Особенно Хромоножка – выше всех поднимается. Снизу не видны недостатки голубей – нет ни одноногих, ни куцых.

Это они с Мишкой виноваты в том, что голуби такие увечные. Обитают птицы на чердаке дома, который стоит возле школы. В этом старом доме живёт Мишка. Он сидит в классе позади Дениса.

Денис вспоминает, как они с Мишкой ползали год назад по чердаку. Мишка, дурак, какому-то Ваське поверил, что на птичьем рынке охотно принимают голубей и дают за них деньги.

На чердаке было темно, пыльно. Узкие солнечные лучики не очень помогали рассмотреть голубей. И в полный рост невозможно было подняться из-за низкой покатой крыши – двигались на четвереньках. Стоял нестерпимый до тошноты запах от птиц. Мишка сопел рядом. Было жарко и душно – кровля сильно накалилась на солнце. Маленькими группками трепыхали крылышками ещё не оперившиеся птенцы. Взрослого голубя хватали у безвыходного для птицы места – среди кирпичей, палок, прочего строительного мусора - и совали в мешок.

Это неправда, что Денис такой уж бессердечный, как о нём говорят. Просто соседский кот однажды ловко спёр бутерброд Дениса, за что был «замурован» в тумбочке на общей веранде. А ещё Денис снял со связки, которая висела на той же веранде, сушёную рыбу соседей. Таранька оказалась вкусной, Денис взял ещё и ещё. В наказание отец вывел сына на середину двора и отстегал ремнём. Конечно, это было несправедливо со стороны отца и всех, кто глазел и радовался!

– Всегда подумай, прежде чем что-нибудь сделать или сказать: хорошо ли это? – советовал родной дедушка. Жаль, что его уже давно нет…

– Иванов! Ты слишком долго смотришь в окно! Скоро конец урока, – напоминает учительница, сидя за письменным столом.

«Я никогда не решу эту дурацкую задачку, – вздыхает Денис. И думает: «Интересно, что хуже – быть у зубного врача или писать контрольную?»

Дениса в спину больно тычет шариковой ручкой Мишка. Это значит: «Скорее списывай у Виты и дай мне списать!» Денис всегда списывал, вытягивая шею, тараща глаза…

Тот восьмиклассник Женя, который начал дружить с Витой – наверняка тоже отличник. Теперь Вита и Женя всегда вместе ходят в школу и из школы домой. Живут они на одной улице. Но ведь раньше-то, рядышком друг с другом не ходили?!

Этой весной, на Пасху, Денис узнал о нём. Мишкина бабушка попросила внука сходить в церковь, чтобы освятить куличи и крашеные яйца, потому что сама приболела.

Денис составил Мишке компанию – ради любопытства. В церкви Денис был только один раз в жизни, когда его крестили, и ничего не помнил.

Ночью народу собралось в храме и вокруг него видимо-невидимо. Было прохладно. Неодолимо клонило ко сну. Наконец, появилась процессия: священник в блистающем от света луны, фонарей и горящих свечей золотисто-красном облачении, парень в алом стихаре с чашей со святой водой в руках. Певчие проникновенно пели: «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби чистим сердцем Тебе славити…». Батюшка специальной пушистой кисточкой-кропилом обрызгивал куличи, яйца и разную снедь, что принесли с собою люди.

Окроплял и прихожан. Попала святая капля и на лицо Дениса. Ему показалось, что он вдруг очнулся от чего-то. Стало теплее. Ему уже нисколечко не хотелось спать. Церковный хор запел с торжествующей радостью: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав…».

– Это ведь Женька?! – удивился Мишка и громко произнёс: – Женя, привет!

– Христос воскресе! – зычно сказал священник. Народ ответил:

– Воистину воскресе!

И так повторилось трижды.

Парень с чашей приветливо кивнул, улыбнувшись Мишке и Денису.

– Кто это? – спросил Денис.

– Женька из восьмого класса. Не знаешь, кто в нашей школе учится? Он с Ильиной дружит.

– С Витой? – Денис озадачился. – Ты что, следил за ними?

– Ещё чего! И так всем известно.

С этого пасхального праздника Денис хоть и незаметно для всех, но всё же изменился. Он чувствовал это где-то глубоко внутри себя, в душе, наверное, если она, конечно, на самом деле есть. Он наслушался об этом от верующих, когда стоял с Мишкой возле храма. А ещё Денис тогда услышал об аде, рае, мытарствах, о бесах и ещё о многом непонятном.

Пасха совпала с днем рождения Дениса. Родители опять забыли поздравить его. А он никому и не напоминал. Давно не пробовал Денис сладостей. Может, поэтому ему приснилось, будто поднялся он от земли лёгким взмахом рук, оказался над крышами домов, подлетел к верхушке дерева, Он свободно срывал и ел какие-то большие очень сочные и сладкие плоды. «Я, оказывается, умею летать», – подумал он радостно. Он догадался, что ему это снится, и сказал себе: «Надо только не забыть, когда проснусь, что я действительно могу летать». Но утром посмеялся над сном и над собой.

…Мишка опять тычет ручкой в спину, да так больно на этот раз, что Денис готов был возмутиться, но что-то удерживает его. Может, всё-таки причёска Виты? Красивые шелковистые волосы её аккуратно зачёсаны и блестят, нежно переливаясь на солнечном свету, падающем из окна…

Денис после Пасхи увидел Виту и Женю вместе. Мишка был прав. Они шли, не спеша, из школы по аллее. Их неторопливость, спокойствие изумило Дениса, привыкшего к быстрому темпу жизни. Время для них будто замедлилось. Он не следил за парой, а просто шёл следом за ними. Если б он их обогнал, то они наверняка разглядели бы его износившуюся одежду…

После того, как родители опять повздорили, устроив громкий скандал на весь дом, Денис в выходной день отправился в храм. Он ещё не знал зачем и что будет делать в церкви.

Божественная Литургия давно закончилась, но аромат ладана ещё не выветрился. В храме было мало людей. Денис оторопел: такого благолепия он никогда не видел. Он осматривал всё вокруг, задирая голову и медленно передвигаясь по храму. Высоко над головой, на сводчатом потолке купола, был нарисован красками на фоне голубого неба большой белый голубь. Денис засмотрелся на него.

– С праздником! – услышал Денис и увидел Женю, одетого на этот раз в длинный чёрный подрясник.

– С каким? – удивился Денис.

– С воскресным днём. Каждое воскресенье – это малая Пасха, – объяснил Женя.

– Ты кто тут? – спросил Денис.

– Пономарь. Священнику прислуживаю в алтаре. А ты лучше всех в классе рисуешь, я знаю, – сказал Женя, слегка улыбнувшись. – Хочешь за кого-нибудь свечку поставить?

– Вместо кого-то? – не понял Денис.

– За здравие кого-нибудь или об упокоении?

– За здравие, – ответил Денис.

– Хорошо, в церковной лавке купи, – показал Женя на угол притвора.

Денис нахмурился.

– А вот здесь у нас бесплатные, – сказал Женя.

Они подошли к столику, где лежали свечи.

– Сколько тебе? – спросил Женя.

– Мне за маму и за папу.

– Хорошо, вот тебе две. Родители болеют? – осторожно поинтересовался Женя. – Вот святой целитель Пантелеймон… А это икона Неупиваемая Чаша, перед ней ставят свечи за тех, кто выпивает.

– Да, – кивнул, покраснев, Денис.

– Зажги от лампадки, поставь на подсвечник и помолись о родителях, – сказал Женя так сочувственно просто, что у Дениса сразу полегчало на душе. Женя отошёл, чтобы не мешать.

…Голуби вновь собрались за окном. Денис знает, что как только прозвенит звонок с урока, они стаей взлетят ввысь. Никак не привыкнут к школьному звонку, или они разделяют радость учеников?!

Денис что-то быстро нарисовал на листе тетради для контрольных работ по математике.

– Сдавайте! – услышал Денис голос Надежды Николаевны. – Иванов, быстрее, – поторапливает учительница.

– Сегодня праздник Вознесения, а мы – в школе, да ещё контрольную нам устроили! – Ворчит Денис, поднимаясь из-за парты.

– Не умничай, Иванов. Лучше… – учительницу прерывает звонок.

Денис быстро кладёт на стол Надежды Николаевны тетрадь с нарисованными летающими голубями и сам птицей вылетает из класса, из школы. Он несётся по школьному двору с ликующим криком, раскинув руки крыльями, между весело бегающими ребятишками. Он щурится на знакомую стайку голубей в небе и представляет себя парящим среди птиц.

ШАЛОПАЙ

Сижу за письменным столом, вдруг слышу: «Дзинь!..» – удар камешка о стекло. Кто-то из рогатки стреляет по моим окнам. И так почти каждый вечер, как только стемнеет. Я, конечно, злюсь: не дают работать, да и стекло – штука хрупкая. Выхожу на балкон, смотрю на улицу, на противоположный дом и никого не вижу. Возвращаюсь к столу, опять: «Дзинь!..». Раньше этого не было. Видно, кто-то с возрастом к такой шалости поспел. Пробовал не обращать внимания, думал позабавится шалун и остынет. А он всё "дзинь" да «дзинь». Как вызов! Невозможно эту дразниловку долго терпеть!

Я решил выявить хулигана. Первая моя удача была в том, что я успел заметить движение в доме напротив, но твёрдой уверенности не было. Даже когда я и смотрел туда, камешки нет-нет, да и постукивали. Был бы бинокль, я быстро бы уличил «снайпера».

Что же мне делать? Как дальше быть? Вот напасть…

Всё-таки в воскресное утро я этого хлопца приметил. На лоджии мальчишка лет одиннадцати сладко потягивался, зевая, а увидев меня на балконе, замер в неловкой позе.

Днём я возвращался из города и застиг шалопая во дворе. Он целился в кошку.

– Ух, ты, какая у тебя рогатка! – вроде заинтересовавшись, остановился я. – Наверняка далеко стреляет. Только по кошкам зачем?

– А чего они ночью воют, спать не дают, – то ли жаловался, то ли оправдывался он.

– Ну да, ты ведь на лоджии спишь.

– А где же ещё? Я всегда там летом ночую.

– Ты, наверное, двоечник?

Малый весело заморгал большими глазами:

– Откуда вы знаете?

– Лучше бы уроки делал!

– Так каникулы у нас.

– И что же, отец позволяет с этим играть? – кивнул я на рогатку.

– У меня нет папы, – сказал мальчонка, опустив глаза.

– Ну, мама.

– А она не знает. Она поздно с работы приходит. А что вы всё пишете? – мальчуган хитро взглянул на меня. – Доклад?

– Нет, я пишу рассказы для детей.

– О чём?

– Обо всём. Например, о мальчике, который стреляет по окнам.

Мальчишка покраснел.

– А по кошкам всё-таки не надо, – сказал я на прощанье.

Несколько дней мне не работалось. Без звона камешка о стекло было как-то даже неуютно – привык уже к знакомому звуку. Но в одно прекрасное утро, когда внизу шуршала вода из шланга, и вместе со свежей сыростью поднимался в комнату сладкий аромат роз, меня ослепил солнечный зайчик, направляемый зеркальцем из дома напротив. Я вышел на балкон.

- Опять за свое! - сказал мальчугану.

- А можно к вам? Я хочу почитать, что вы пишите.

Я думал, есть у меня для него интересные книги. И сказал:

- Ну, приходи!

  Позади мальчика появилась мама. Паренек показал ей рукой на меня и мигом исчез. А она, ещё толком не поняв, куда и зачем поспешил её сын, внимательно и с любопытством посмотрела в мою сторону...

ЛИВАДИЯ

За высокими окнами царского дворца осенний ветер нервно трепал вечнозелёные деревья и кусты. Шёл противный дождь, и снаружи нельзя было гулять.

Между порывами ветра слышался грозный гул морского прибоя. Полдень был похож на вечер.

Зажжённые люстры источали мягкий желтоватый свет. На гладком тускло блестевшем паркете в одном из множества залов, лежала растянутая длинная полоска красной ситцевой ткани, на которой мой отец белой краской старательно выводил кистью не совсем понятные мне по смыслу слова: «Да здравствует Великая Октябрьская Социалистическая революция!».

Набегавшись по дворцу, я прильнул к окну.

– И царевич тут был, – сказал я. – А теперь мы.

– Какой царевич? – не понял отец.

– Царский сын. Ты ведь рассказывал, – ответил я.

– Да-да, – вспомнил отец, на мгновенье оторвавшись от писанины. И, приподняв голову, добавил: – Потом их всех расстреляли.

Я вздрогнул.

– И принца? – ужаснулся я.

– Всю семью, – ответил отец спокойно.

– А кто их убил? Плохие дяди?

– Ну почему же плохие? Революцию, сынок, делали лучшие люди!

– А царевич был плохой?

– Он был таким же, как ты, как все мальчики.

– Тогда зачем его убили? Почему взрослые не захотели, чтоб он жил?

– Сынок, не отвлекай меня! А то букву пропущу, – попросил отец.

Я вдруг увидел в окне большие круглые глаза, печальное лицо сверстника и отшатнулся. Но это было просто моё отражение. Начал водить пальцем по прохладному потному стеклу, и оно тоскливо заныло.

– Прекрати! Не трогай стекло, – сказал строго отец. – Ещё треснет – не расплатимся.

– Зачем люди живут и умирают?! – произнёс я с горьким чувством отчаяния. – Зачем человек родится, если его могут убить?!

– Человек живёт, чтобы оставить после себя полезный след, – ответил бодро отец.

– Как ты? – спросил я.

– Может быть, и как я. Вырастешь – поймёшь.

– А я знаю, почему убили царя, – начал догадываться я. – Он был очень злой. И он верил в Бога. А ведь Бога нет. Правда, папа?

– Правда.

– Папа, а ты мог бы убить царя? Ты же стрелял на войне во фрицев. Помнишь, ты рассказывал?

– Царя? – отец чуть задумался и ответил: – Если бы приказали, то да.

– И царевича? – вдруг спросил я

– Царе-е-вича, – повторил медленно отец. – Царевича, пожалуй, нет, не смог бы. Всё-таки ребёнок.

– Если бы и приказали?

– Ну пристал! Я же просил… Иди, сынок, погуляй.

Ветер гудел и гудел неровно. Слышно было, как скрипели деревья, как шумно, нескончаемо лилась по водосточным трубам вода, как дрожали, дребезжа, где-то оконные стёкла, и иногда резко хлопала дверь.

Я грустно бродил по безлюдным прохладным залам Ливадийского дворца и думал, что царский сын ходил по тому же паркету, по которому хожу и я, видел те же прекрасные потолки, двери, панели, поднимался по тем же великолепным лестницам, касался руками тех же перил… И, конечно же, наблюдал из окна те же горы и море.

Его расстреляли.

«Ну почему? – недоумевал я с болью, с глубоким состраданием. – Зачем?!».

И мне казалось, что Цесаревич – это я.